Почему Бродский стал поэтом? Вина "Евгения Абрамыча”
"Так что Евгений Абрамыч как бы во всем виноват". Такими словами в интервью Евгению Рейну Бродский завершает рассказ о знакомстве со стихами Баратынского (1800 - 1844). Он упоминает, что будучи в Якутске с экспедицией, приобрел издание Баратынского в серии "Библиотека поэта". Бродский датирует эти обстоятельства 1959 годом. В Якутии он был дважды: в 1959 и 1961 годы. Именно ко второй дате относит "знакомство" поэтов Валентина Полухина, опираясь, видимо на написанное Бродским 19 июня 1961 года в Якутске стихотворение "Памяти Е. А. Баратынского".
В другом интервью Бродский более конкретно очертил ответственность Баратынского: "...вот в очередной экспедиции, на Дальний восток, я прочел томик стихов Баратынского, поэта пушкинского круга, которого в каком то смысле я ставлю выше Пушкина. И Баратынский на меня так подействовал, что я решил бросить все эти бессмысленные разъезды и попробовать писать всерьез. Так я и сделал: вернулся домой до срока и, насколько помнится, написал первые свои по-настоящему хорошие стихи". Иногда так случается, когда что-то становится родным и любимым, путаются даты и детали становятся не важны. При всей переменчивости вкусов во времени, Бродский безоговорочно и неутомимо указывает на двоих: Цветаева и Баратынский. В интервью 1988 года:
" — Если согласиться с тем, что большая литература должна содержать метафизические мотивы, то как вы думаете, когда можно говорить о рождении настоящей русской литературы?
— Думаю, что, в достаточной мере, начиная с Баратынского. Метафизическая поэтесса — Цветаева. Кто еще? Это, возможно, приблизительно все".
Карл Проффер вспоминал, что в 1969 году, когда они познакомились, Бродский утверждал, что Баратынский - самый великий русский поэт. "Я спрашивал: разве он не один из целой плеяды, имитатор? Иосиф отвечал, что нет: даже там, где у Баратынского встречаются штампы, это на самом деле не штампы, надо просто копнуть чуть глубже. Сначала я подумал, что Баратынский — временная любовь, поскольку нас предупреждали, что Иосиф способен радикально менять свои воззрения, но работа Иосифа над английскими поэтами-метафизиками, не говоря уж о его собственных стихах, явно имеет некоторую связь с характерной для Баратынского поэзией мысли."
Баратынский оказался любовью надолго. Похоже, Бродский находил в поэзии предшественника нечто, что содержалось в нем самом: крайний индивидуализм как высшая ценность и отстраненная спокойная мрачность повествования. Сейчас мы воспринимаем эти черты поэзии Баратынского как характерные и маркирующие, а в момент выхода сборника "Сумерки", в 1842 году, современники не оценили его. Они видели в Баратынском талантливого поэта, но пушкинской школы, находящегося в тени. Его позднее творчество критика не поняла: в немногочисленных некрологах о нем писали как о поэте 1820-х годов. Пророческие строки Баратынского "И как нашёл я друга в поколенье, / Читателя найду в потомстве я" оправдались: в 1850-х Некрасов пишет о нем уже с историко-литературной
точки зрения. Новая волна интереса — в Серебряном веке. Брюсов и другие модернисты обратили внимание именно на "сумеречное" стихотворное наследие. В 1921 году стихотворения Баратынского вошли в школьную программу школы-семилетки, но уже к 1938 — в новой программе — были исключены, как и всякая тяга к индивидуализму. Бродский же исключил школу, а Баратынского упомянул в Нобелевской речи, указывая на характерный признак его музы — "лица необщее выражение" — как на "смысл индивидуального существования".
Возможно, интуитивно прочувствованная Бродским формула Баратынского "Дарование есть поручение" (созвучная с "диктатом языка"), заставила его в 1961 году всерьез заняться поэзией.
Ольга Сейфетдинова
Ольга Сейфетдинова