Счастливого Рождества!
Бродский начал писать рождественские стихи еще в Советском Союзе. В них черты советской повседневности нередко соседствовали с ветхозаветным контекстом. Только в эмиграции посвященные Рождеству стихи Бродского приобрели внешне бесстрастную отстраненность наблюдателя чуда. Всего в условно выделяемом исследователями «Рождественском цикле» насчитывается двадцать три стихотворения.
Традицию написания рождественского стихотворения поэт объяснил в интервью Петру Вайлю: «Прежде всего, это праздник хронологический, связанный с определенной реальностью, с движением времени. В конце концов, что есть Рождество? День рождения Богочеловека. И человеку не менее естественно его справлять, чем свой собственный».
В рождественскую пору Бродский старался оказаться в Венеции. В Италии одной из самых популярных и любимых традиций Рождества являются ясли, по-итальянски «presepio». В русскоязычной традиции воспроизведение сцены Рождества Христова средствами различных искусств принято называть «вертепом». Считается, что идея была позаимствована у монахов-бенедектинцев, и являлась в своем роде продолжением концепции оформления церковного пространства как «Библии для неграмотных». Сначала это была инсценировка, с установкой настоящих яслей и участием живого ослика или быка, но позже, по мере распространения, традиция перекочевала в создание вертепов.
В современной Европе, особенно в Италии, продолжают чтить эту традицию. Перед Рождеством в каждой церкви, во многих домах, повсюду вы увидите разных размеров вертепы: керамические и пластиковые, статичные и механические, тихие и с небольшими фонтанами, многофигурные или состоящие исключительно из яслей - они становятся одной из самых захватывающих примет празднования Рождества.
Иосиф Бродский:
Presepio
Младенец, Мария, Иосиф, цари,
скотина, верблюды, их поводыри,
в овчине до пят пастухи-исполины
— все стало набором игрушек из глины.
В усыпанном блестками ватном снегу
пылает костер. И потрогать фольгу
звезды пальцем хочется; собственно, всеми
пятью — как младенцу тогда в Вифлееме.
Тогда в Вифлееме все было крупней.
Но глине приятно с фольгою над ней
и ватой, разбросанной тут как попало,
играть роль того, что из виду пропало.
Теперь Ты огромней, чем все они. Ты
теперь с недоступной для них высоты
— полночным прохожим в окошко конурки
из космоса смотришь на эти фигурки.
Там жизнь продолжается, так как века
одних уменьшают в объеме, пока
другие растут — как случилось с Тобою.
Там бьются фигурки со снежной крупою,
и самая меньшая пробует грудь.
И тянет зажмуриться, либо — шагнуть
в другую галактику, в гулкой пустыне
которой светил — как песку в Палестине.
Декабрь 1991