Знамя политики. Иосиф Бродский и вечерние новости
22 августа 1991 года Верховный Совет РСФСР принял постановление, устанавливающее новый официальный флаг страны: «полотнище из равновеликих горизонтальных белой, лазоревой, алой полос». Так была поставлена символическая точка в августовских событиях 1991-го, ускоривших крушение социалистического строя.
Абсолютное большинство нынешних жителей России были современниками распада СССР. Был им и Иосиф Бродский, устойчиво ассоциирующийся в нашей памяти с Ахматовой, судом и ссылкой - словом, с эпохой уже далекой. При этом убийство Владислава Листьева и теракт в Буденновске тоже современны жизни Бродского, остро реагировавшего на происходящее в России.
Иосиф Бродский:
По сей день я полагаю, что страна только выиграла бы, имей она символом нации не двуглавую подлую имперскую птицу или полумасонский серп и молот, а флаг русского флота - наш славный, поистине прекрасный Андреевский флаг: косой синий крест на девственно белом фоне.
Петр Вайль:
Вообще не припомню беседы в девяностые, чтобы он не заводил разговор о российских делах, о Ельцине, о той же Чечне.
Из интервью Валентины Полухиной с Александром Сумеркиным:
— Кстати, какие чувства вызывали у Бродского изменения в России на протяжении 80-х и 90-х?
— Мне кажется, и надежду и разочарование поочередно, как у нас у всех, но его они, конечно, очень глубоко волновали и очень беспокоили, и он очень радовался и даже тихонько гордился, когда возникла возможность публикации в России. Он прекрасно понимал, что он все-таки русский поэт и что его репутация обеспечена русским языком и русским читателем.
Бенгт Янгфельдт:
Когда коммунистический режим пал осенью 1991-го, Бродский приветствовал это событие с энтузиазмом — как, впрочем, и переименование Ленинграда в Санкт-Петербург. “Россия вступает в двадцатый век, — заявил он в октябре 1991 года. — Это конец викторианской эры. Теперь будет как везде” . В разговоре со мной в декабре того же года он опять употребил термин “викторианский” — с заметной меланхолической интонацией: “А жаль: последнее викторианское государство” . Мне показалось, что в этих словах слышна некоторая тоска по поводу того, что исчезла последняя страна с четкими — хотя и провалившимися — идеалами, страна с оставшимся, и очень сильным, запахом девятнадцатого века; единственная Россия к тому же, которую Бродский знал. Возможно, именно поэтому в голосе его звучала грусть: навсегда исчезала часть его самого.