Литовский дивертисмент Михаила Барышникова
Как славно ввечеру, вдали Всея Руси,
Барышникова зреть. Талант его не стерся!
Усилие ноги и судорога торса
с вращением вкруг собственной оси
рождают тот полет, которого душа
как в девках заждалась, готовая озлиться!
Строки Иосифа Бродского 1976 года актуальны и сегодня. «Барышникова зреть» в моноспектакле по стихам его близкого друга – мечта многих театралов. Квест в поиске билетов, действо-откровение и дух светского мероприятия, восторженные посты в соцсетях и овации переполненного зала. Все это подтверждает: «талант его не стерся».
Гастролирование спектакля задает разнообразный контекст его восприятия в разных городах, особенно связанных с Бродским. Вильнюс – это и литовские друзья поэта, и «шаг в правильном направлении», и окраина империи. Последнее создает странное ощущение в воздухе. Будто город пытается сам себя вспомнить: повсюду аккуратно, но бесформенно очерченные проплешины в новой штукатурке, обнажающие старую кирпичную кладку. Здесь одновременно берут начало и завершаются какие-то пути, это граница, вернее, пограничье. Это влияет на тон разговора.
Разговор, диалог, беседа. Лучшая сцена для них – беседка в парке. Заброшенная оранжерея, телефонная будка, старый вокзал, ветхая веранда, станция вапоретто – словом, пространство, существующее отдельно от вещи. Трактуйте лаконичную декорацию спектакля как угодно, но это место публичного уединения двух беседующих друзей.
В близоруком величьи своем,
с коим взгляд твой к пространству прикован,
скрыто чувство, что странный объем,
как залог тебе долгий, дарован,
что от всякой прогулки вдвоем
и от смерти вдвоем - застрахован.
Бродский/Барышников вдвоем, и взгляд прикован к ним обоим. Косая черта в названии спектакля – и соавторство, и знак извлечения, как в библиографии. Бродский здесь на первом месте – в сущности, это его голос звучит со сцены полтора часа. Полное вживание в поэзию, ее личное прочтение – так Михаил Барышников становится уникальным проводником в текст Бродского. Являясь, по большому счету, единственным, кто имеет на это право.
Тело – главный инструмент на сцене, ключ к Бродскому не хуже вокальных интонаций. Его метаморфозы завораживают. То очерчено-прекрасное, то безобразное, старчески немощное, тело здесь – продолжение текста, подчиненное его темпу, звучанию, смыслу. Гениальная кульминация телесного проживания поэзии – воплощенный на сцене «Портрет трагедии». Невероятное мужество актера, показывающего собой распад на молекулы, с беспощадностью автора стихотворения, доходящего до конца. Барышников заставил заглянуть в лицо трагедии с античной силой. Вспомните выражение рта на обреченной маске с пустыми глазницами.
Буквальность изображаемого в спектакле – способ концентрации на стихах. На их (буквально) звучании и смысле. И роли. С помощью этих строк Барышников пытается справиться с беспощадностью времени («Старение! Здравствуй, мое старение!»). Это практика умирания как выхода в вечность – процесса неизбежного, единственно гарантированного. Подчеркивавший последнее Бродский уже знает это доподлинно и спектакль Барышникова – единственный сеанс публичного взывания артиста к другу в преддверии окончательной встречи.
То не ангел пролетел,
прошептавши: "виноват".
То не бдение двух тел.
То две лампы в тыщу ватт
ночью, мира на краю,
раскаляясь добела -
жизнь моя на жизнь твою
насмотреться не могла.