ВЕРНОСТЬ И ХОРОШИЕ КНИГИ. Иосиф Бродский и его переводчики

(Joseph Brodsky. Selected Poems 1968-1996. Edited and introduced by Ann Kjellberg. Penguin Classics, 2020, 192 p.; Cynthia L. Haven. The Man Who Brought Brodsky into English. Conversations with George L. Kline. Academic Studies Press, 2021, 190 p.; Natasha Rulyova. Joseph Brodsky and Collaborative Self-Translation. Bloomsbury, 2022, 224 p.)

Эта статья впервые напечатана в лондонском еженедельнике Times Literary Supplement 28 мая 2001 г. и публикуется в русском переводе с любезного разрешения редакции.

Стефани Сандлер – исследователь и переводчик русской литературы, профессор кафедры славянских языков и литератур Гарвардского университета, автор статей и книг о Пушкине и современной русской поэзии и соавтор коллективной монографии «А History of Russian Literature» (Oxford, 2018).

Стефани Сандлер

Должен ли перевод быть «верным оригиналу»? Это выражение и его оценочный подтекст незримо присутствуют, всегда готовые о себе напомнить, при рассмотрении почти каждого переводного текста, но они редко приводят нас к бесспорному мнению.  «Верным чему именно?» — хочется сразу спросить. И здесь ответы расходятся.  Метафорическое понятие «верности» сохраняет наибольшую силу, когда речь идет о переводе текстов живущего ныне автора, особенно в том случае, если его взгляды на перевод выражены вполне определенно. Таков был Иосиф Бродский, который в своих автопереводах более всего заботился о формальной стороне стиха и требовал аналогичного подхода от своих многочисленных помощников и соавторов.  

Дружбой, верностью и подчас разногласиями отмечены две новые книги о переводе поэзии Бродского на английский язык, а также новое собрание его избранных стихотворений. Бродский уехал из России в 1972 году. В течение последующих двадцати четырех лет он настолько хорошо освоил английский язык, что стал поэтом-лауреатом США и получил Нобелевскую премию, которую ему присудили, следует думать, в основном за эссеистику, написанную по-английски. Как же случилось, что Бродский стал оказывать столь существенное влияние на процесс перевода своих русских стихов? – об этом рассказывается в рецензируемых книгах.

Синтия Л. Хэвен демонстрирует свою преданность памяти поэта (она училась у Бродского в Мичиганском университете), но ее высшая похвала в книге «The Man Who Brought Brodsky into English» (русский перевод: «Человек, первым открывший Бродского Западу» – М.: НЛО, 2024) достается профессору Джорджу Л. Клайну, много лет преподававшему философию в колледже Брин-Мор, и первому переводчику Бродского на английский язык. Этот необычный том составлен из многочисленных разговоров Клайна и Хэвен. Переводы Клайна отвечали формальным особенностям оригинала, а потому выдержали проверку самого Бродского. Правда, скромность, присущая Клайну, смягчала его переводы, он избегал, например, некоторых экстравагантностей, что позволял себе сам поэт, предлагая те или иные варианты перевода. Эта скромность, однако, не была абсолютной. В беседах Клайна с Хэвен есть немало моментов, где переводчик не прочь похвалиться: мол, Анна Ахматова открыла Бродского России, «но Западу его открыл я», – пишет Клайн в одном из писем 1994 года.

Вероятно, нам всем следует быть осмотрительней в попытках определить личность, которая создает (или разрушает) репутацию поэта. Как мы знаем из написанной Львом Лосевым авторитетной биографии Бродского, у него в жизни было много друзей и помощников. Одна из них – Энн Шелберг, верная помощница Бродского, а позднее распорядительница его литературного наследия. Изданные ею «Selected Poems 1968-1996» («Избранные стихотворения 1968–1996») – замечательный небольшой томик, включающий в себя многие из лучших его стихотворений. Перечитывая «Осенний крик ястреба», «Эклогу IV: Зимнюю» или «Муху», я думаю о необыкновенном даре создания пейзажа, как реального, так и метафизического, в искусно усложненных автором поэтических формах. В своем Предисловии Шелберг подчеркивает значимость Бродского-интеллектуала и творческую мощь его произведений, позволяющую преодолевать языковую ограниченность: «Теперь мы живем во времена, для которых Бродский является как бы первопроходцем, – времена, когда многие писатели действуют за пределами своих первоначальных границ и вне родного языка, часто, как и Бродский, свидетельствуя о насилии и разрушении и отвечая посредством искусства на собственный опыт и говоря языком, вынужденно преломленным через другой язык».

Шелберг вступает в спор с теми, кого раздражают рискованные рифмы и сомнительные приемы Бродского, она изящно обходит их резкие суждения, чтобы сделать творчество поэта предметом насущного и более содержательного разговора: Бродский становится для нее одним из многих, чей сторонний взгляд на английский язык создал в этом языке неожиданные, новые формы. Так же Шелберг умело опровергает снисходительные, по своей сути, утверждения о том, что своим успехом поэт был обязан в значительной степени другим людям. Ее предисловие начинается с образа поэта, приехавшего в Соединенные Штаты в 1972 году: «Его голова была забита английской поэзией, американскими фильмами и джазом, итальянской живописью и архитектурой, греческой и римской мифологией и так далее и так далее». Шелберг знает, что Бродский бросил школу и был самоучкой, но подчеркивает прежде всего то, что он изучил, а не то, чего ему не хватало.

Стихотворения представлены в авторизованных переводах, поэтому отобраны из гораздо более полного сборника «Collected Poems in English» («Собрание стихотворений на английском языке»), осуществленного также благодаря Шелберг. Из книги Хэвен мы узнаем, что и Клайн собирался издать новый сборник «Selected Poems» Бродского в своем переводе, но умер в 2014 году, так и не осуществив задуманное. Жаль, что у нас нет этой книги, – она была бы подспорьем для сравнительного анализа, как и дополнительным вкладом в корпус текстов английского Бродского. Впрочем, несколько переводов Клайна включены в собрание Шелберг: «Натюрморт», «Сретенье», «В озерном краю», «Развивая Платона» и стихотворение «Бабочка», которое Клайн считал самой удачной своей работой. Большинство переводов в книге «Selected Poems 1968–1996» были выполнены Бродским самостоятельно или в соавторстве с другими переводчиками, и Шелберг проявляет уважение к желанию поэта оставить именно их в качестве своего наследия для англоязычных читателей.

Это наследие, неоднородное и богатое, без сомнения, должно расширяться. Так, существуют значимые стихотворения, которые либо отсутствуют в английском переводе, либо публиковались пиратски и в сомнительных версиях. А есть и другие, которые просто отпугивают переводчиков. В книге «The Man Who Brought Brodsky into English» можно прочесть про увлекательную дискуссию о текстах, казалось бы, невозможных для перевода. Например, Клайн хотел взяться за «Разговор с небожителем», но уже само название стало для него трудноразрешимой задачей: слово «angel» (если перевести заглавие как «Conversation with an Angel») имеет в русском аналог «ангел», однако Бродский употребил все же слово «небожитель», то есть обитающий на небесах. А первое же предложение этого стихотворения, растянувшееся на двадцать четыре стиха, и вовсе обескуражило Клайна.

Сопоставление Клайна с другими соавторами-переводчиками Бродского стало возможным благодаря обстоятельному исследованию Наташи Рулевой «Joseph Brodsky and Collaborative Self-Translation» («Иосиф Бродский и совместный автоперевод»). Если Хэвен на страницах своей книги рисует нам Клайна как человека добросердечного и своеобразного, то Рулева делает акцент не на особенностях личности, а на совместной работе автора и переводчика, на их конкретных шагах по приданию окончательного вида переводному стихотворению. Исследователь представляет читателю работу, изобилующую отвлеченными выкладками и адресованную, главным образом, теоретикам переводческого искусства. К Бродскому она относится в высшей степени почтительно. Как и Шелберг, она видит в нем аутсайдера и называет, по крайней мере, две причины его «чуждости». По ее мнению, статус еврея в антисемитском Советском Союзе изначально делал Бродского изгоем. Кроме того, Рулева относит Бродского к «поздним билингвам» (в противоположность Владимиру Набокову, который с детства знал французский, английский и русский). В определенном смысле автор исследует «компенсирующие стратегии», неизбежные при попытках Бродского переработать свои произведения для англоязычной публики.

Рулева настаивает на том, что ключевым элементом поэтики Бродского является то, что она называет английским словом «strangership» (букв. «чуждость»). По правде говоря, этот термин принадлежит не ей, а немецкому социологу Георгу Зиммелю. Понятие Fremdheit, которым он пользовался, неудачно переведено Рулевой на английский язык, и Бродский, конечно, сразу же обратил бы внимание на этот неологизм, почувствовав в нем «морской привкус» (если прочесть «ship» как «корабль») с дактилическим звучанием и, возможно, сочинил бы стишок, рифмуя «strangership» с «sailor’s hip» или что-нибудь в этом роде. Однако книга Рулевой не шуточная. Ее работа довольно трудна для восприятия. Думается, что первой главе не хватило зоркого глаза редактора-стилиста. Последующие главы читаются легче, хотя и они насыщены специальными терминами.

Лучшими в книге Рулевой можно признать те места, где автор разбирает конкретные случаи совместной переводческой работы, основываясь на архивных материалах. Рулева – неутомимый исследователь. В книге приводится множество длинных цитат как из писем, полученных Бродским от своих переводчиков, так и писем, посланных им по поводу этой работы. Подробные таблицы демонстрируют различные варианты стихотворений, над которыми трудились несколько человек. Сфера интересов Рулевой – это теория перевода, а не анализ поэзии, и собранный ею материал, в основном, говорит сам за себя. Здесь огромное поле деятельности для последующих исследователей. Они смогут дополнить открытия Рулевой прекрасными современными работами об автопереводе, такими, например, как недавняя книга Александры Берлиной «Brodsky Translating Brodsky. Poetry in Self-Translation» («Бродский переводит Бродского. Поэзия в автопереводах». London, 2014).

Рулева неоднократно подчеркивает свою основную мысль: совместные переводы часто делались поэтапно, и роль соавторов Бродского уменьшалась по мере того, как поэт чувствовал себя в английском все более уверенно. К концу 1970-х годов Бродский собрал команду блестящих переводчиков – среди них Джордж Клайн, Ричард Уилбер, Дерек Уолкотт и Энтони Хект. Результат мог получиться замечательный, как, скажем, выполненный Уилбером перевод стихотворения «Шесть лет спустя» («Six Years Later»), открывающего «Selected Poems 1968-1996». Но некоторые переводчики делали свои переводы одних и тех же стихов самостоятельно, и тогда поэт перекраивал их, исходя из собственных предпочтений. Даже в том случае, когда Бродский принимал версию, созданную переводчиком, от него нередко поступали просьбы заменить фразу или вставить рифму, предложенную кем-то другим. Неудивительны поэтому случаи оскорбленного чувства и уязвленного самолюбия переводчиков. И хотя Рулева делает все, чтобы поэт предстал в ее книге человеком щедрым (подчеркивая, что он настаивал, чтобы все переводчики получили вознаграждение), его своеволие в подходе к созданию английского стихотворения очевидно. Огранка могла продолжаться даже после того, как стихотворение появлялось в, казалось бы, окончательной английской версии, как это случилось, например, с работой Дэниела Вайсборта. В своей книге «From Russian with Love: Joseph Brodsky in English» («С русского с любовью: Иосиф Бродский на английском») (2004) Вайсборт с горечью вспоминает, как ему вручили его собственный, однако уже переработанный перевод «Части речи» и попросили прочесть его в тот же вечер перед публикой.

Каково же будущее Бродского в английских переводах? И Хэвен, и Шелберг ссылаются на эссе Бродского «Поклониться тени», посвященное Уистену Одену, и эта отсылка воспринимается как простейший способ сказать о том, что приоритетной останется попытка выразить поэту свое «поклонение». Но разве не существует других возможностей «поклониться»?  Фонд наследия Бродского недавно заказал Глину Максвеллу книгу переводов стихотворений, написанных до 1972 года, – замечательная идея, потому что, хотя Максвелл – чрезвычайно внимательный к форме (и весьма одаренный) поэт, он все же видит свою задачу не в том, чтобы в точности воспроизводить длину стихотворных строк, схему рифмовки и все смысловые ходы. На чтениях, посвященных двадцать пятой годовщине смерти Бродского, организованных Центром русской культуры Амхерст-колледжа, мы были свидетелями великолепных результатов его работы. Переводы Максвелла живо воскрешают интонацию и силу воздействия стихов на слушателя, придавая понятию «верного перевода» иной ракурс.

Эта новая работа – хороший симптом. Десятилетиями переводы русской поэзии были в английским языке неким «силовым полем», сейчас их количество растет, они становятся заметнее и вполне соответствуют стоящей перед ними нелегкой задаче – представить новому поколению читателей замечательные произведения современных русских поэтов.

В качестве яркого примера можно привести сложное и блистательное творчество другого поэта, сопоставимое с наследием Бродского: в прошлом году мы наблюдали целый поток прекрасных переводов прозы и поэзии Марии Степановой. Евгений Осташевский и Саша Дагдейл, наряду с другими, нашли эквивалентные выражения, ритмические конструкции и подтекстовые переклички, опирающиеся на русский оригинал, но иногда от него и отступающие. С такой же свободой будущие переводчики сумеют воспроизвести на английском те стихотворения Бродского, которые с трудом поддаются переводу, например, «Разговор с небожителем», или стихотворения, не включенные ни в одну из переводческих версий цикла «Часть речи». Они смогут помочь нам по-новому услышать и те стихи, которые сегодня кажутся неизменными благодаря автопереводам Бродского.

Четыре года назад Эмили Уилсон опубликовала перевод «Одиссеи», ярко переложив гомеровские строки пятистопным ямбом и в действительности весьма отдалившись от формы оригинала, но уловив важный разговорный элемент этой эпической поэмы. Некоторые из анахронизмов переводчицы вызвали вопросы, сродни тем, что появлялись в ответ на рискованные рифмы Бродского – а стоило ли? По правде говоря, я простила Уилсон все оплошности, потому что получила огромное удовольствие от воссозданного ею древнего мира. И вновь подчеркну, я также испытываю чувство благодарности и восхищения существующими переводами Бродского, включая его автопереводы. Перечитывая их, я всегда узнаю что-то новое об оригиналах: я слышу интерпретации, предложенные великолепными поэтами и соавторами Бродского, слышу, как поэт создает заново собственные строки и слышу его голос, читающий эти строки на ином языке.

Но переводы предназначены еще и тем, кто совсем не знает русского языка, а также тем, кто не был знаком с Бродским (и не испытывал к нему особого пиетета). Поэтому в дополнение к текстам, которые уже существуют по-английски, я предвкушаю в будущем появление новых работ, когда переводчики возьмутся за блистательный по форме и пронизанный метафорами русский язык Иосифа Бродского и превратят его в гибкий и живой английский, в стихотворения, столь же плотно насыщенные мыслью, сколь и полные неожиданных эффектов. Переводческое искусство заставит английский язык танцевать под новую музыку и поможет читателям, знающим лишь английский, открыть одного из величайших русских поэтов. 

28 мая 2021 г.

Перевод с английского Нины Жутовской